Александр Афанасьев - Меч Господа нашего-5 [СИ]

Сержант попытался понять, откуда винтовка — и не понял. Маркировка не кириллицей, а латиницей, год выпуска — семьдесят первый.[23] Ствол расстрелянный, но в меру. Он не мог пристрелять винтовку — но внимательно осмотрел ствол, у старика оказался даже специальный фонарик.

Вторая винтовка — схема Ли-Энфильда, при этом довольно современное спортивное ложе со щекой и гражданский оптический прицел десятикратного увеличения. Он понял, откуда это — Индия, арсенал в Ишрапуре, производящий до сих пор и Ли-Энфильд и БРЭН. Видимо, помимо оригинальных вариантов он выпускал и переделки, как эта. Винтовка не просто новая — из нее не сделано ни одного выстрела, она в смазке и со всем ЗИП, который полагается. И прицел — три на девять, отлично установленный. Он взял бы ее, если бы не два обстоятельства. Первый — новая винтовка может повести себя как угодно, винтовка, из которой сделали несколько сотен выстрелов, "обкатали" ствол — все-таки лучше, если предыдущий владелец — не загубил ее отсутствием чистки или стрельбой трассирующими. Второй — калибр. Калибр был не НАТОвский — а почему то британский, какой у оригинального Энфильда. Он не помнил баллистическую таблицу на эти патроны, да и с самими патронами могли быть проблемы. Сейчас это большая редкость.

Он остановил свой выбор на третьей винтовке. Как только развернул, понял — то, что нужно. Одна из моделей Заставы, винтовка со скользящим, продольно-поворотным затвором, выполненная скорее в европейской школе, чем в американской. Американские снайперские винтовки были с легким, более изящным ложем, потому что брали начало от охотничьих винтовок, в то время как европейские снайперские винтовки — от спортивных. Дерева на ложу не пожалели, причем ореха, щека регулируемая, хват как на спортивной винтовке. Цевье широкое и длинное, к нему прикреплены сошки, произведенные в Югославии, но на вид ничего. Прицел — югославский вариант русского ПСО с постоянным шести, а не четырехкратным увеличением — но это и хорошо. Такой прицел в металлическом корпусе очень прочен и выдерживает самую варварскую эксплуатацию в непрофессиональной, призывной армии. Ствол длинный, толстый, хорошо обработанный, пламегаситель как у СВД — советская школа. И напоследок: винтовка сделана под 7,62 NATO, траекторию которого он знает наизусть и может выдать решение для любой дальности даже во сне. Два таких патрона — он везет с собой, но этого может быть недостаточно…

— Патроны к этой винтовке есть?

Старик закивал, порылся в вещах — и достал оттуда завернутую в полиэтилен коробку чешских Селье и Бело. Дешевые, но неплохие, в Чехословакии производят хорошее оружие и хорошие патроны, половина профессиональных проводников в Африке пользуются нарезными штуцерами именно чешского производства, недорогими, прочными и надежными…

— Пойдет — кивнул сержант — а еще есть?

Старик достал еще две коробки.

— Я куплю все это, старик. Сколько я должен тебе?

— Смотря, в каких деньгах.

В Сомали — не было денег. Вообще. В ходу были деньги старого режима, непонятно, что они стоили. Со времен американцев остались доллары — но понятно, что сержанту американской армии, действующему под прикрытием, давать в дорогу доллары очень опасно. Оставались валюты соседних стран, они были уважаемы торговцами, потому что с ними расплачивались на оптовых рынках соседних стран, когда покупали товары для перепродажи дома. Сержанта снабдили кенийскими шиллингами, причем в избытке — в кенийских шиллингах он был даже не миллионером, а мультимиллионером. Один доллар меняли примерно на семьдесят — семьдесят пять кенийских шиллингов.

— В кенийских.

— Тогда… — старик примерно прикинул — с тебя один миллион шиллингов за все.

Цена была неимоверной.

— Сколько? Да это не стоит и ста тысяч!

Старик прицокнул языком.

— Осторожнее, ты оскорбляешь хорошее оружие, какую службу оно тебе сослужит? Хорошо, скину сто тысяч шиллингов.

— Сто пятьдесят…

Доторговались до пятисот пятидесяти, если считать с длинным чехлом из грубой мешковины, который старик присовокупил к промасленной бумаге. Сержант, тщательно, по одной отсчитал купюры — они были неновыми и разного достоинства, хотя и крупными. Он был уверен, что лучше этого — на базаре не найдет, если бы он не раскусил старика — сейчас бы купил СВД, которая двадцать лет находилась в руках дикарей и сейчас мучительно соображал бы, что с ней делать.

— Асанте, баба… — сказал он, благодаря старика за купленное оружие.

— Подожди — старик закрыл дверь — сейчас к тебе придет мальчик, подожди здесь. Он принесет тебе связку тростника. Здесь покупают сахарный тростник для того, чтобы ставить самогон. И он принесет тебе веревки. Сделаешь большую и толстую связку тростника и положишь на плечо. Иначе — те, кто стоят на входе у рынка, догадаются, что именно ты купил. Ты думаешь, я просто так прячу свой лучший товар здесь? Они пойдут за тобой и убьют тебя. Нас никто не любит…

Нас никто не любит…

Сержант кивнул головой.

— Кто ты, отец? — спросил он.

— Я такой же, как ты — ответил старик — просто я уже убил свою последнюю жертву. И теперь жду, когда они все явятся за мной. Будь осторожен, чужестранец. Здесь на улицах — больше острых глаз, чем ты думаешь.

— Асанте, баба[24] — поблагодарил еще раз сержант…

21 июля 1996 года

Сомали, южный Могадишо

На улице шел бой. Точнее… боем это назвать было сложно, точнее — это была вялая и бессмысленная перестрелка с непредсказуемым результатом. Врагов разделяла улица, никто не осмеливался ее пересечь. С одной стороны улицы были довольно приличные, трех и четырехэтажные дома, изуродованные ракетами РПГ и очередями крупнокалиберных пулеметов, с другой — какие-то трущобы, нищие, часто самодельные дома… в Могадишо такое было часто, потому что в городе скопились беженцы со всей страны, они прибывали в Могадишо потому что тут был порт, где раздавали гуманитарную помощь и можно было хотя бы не умереть от голода. В городке с широкими улицами, площадями и парками — беженцы моментально воздвигали свои трущобы из того, что было под рукой: из старых морских контейнеров, из шифера и листов железа с крыши, из самых разных досок. Они вскакивали в самых разных районах некогда цивилизованного туристически привлекательного города как чудовищные язвы, иногда за одну ночь. Тут горели костры, тут были вооруженные люди, потому что старый автомат стоил как две-три буханки настоящего хлеба. Именно здесь — жили те люди, которые смогли изгнать из своего города сильнейшую армию мира — чтобы потом самим подыхать от голода и междоусобных войн.

Винтовку — сержант Грегори Бунт не рискнул прятать, в этом городе никогда не знаешь, когда на тебя смотрят, а когда нет. Такая винтовка здесь стоит целое состояние, рисковать не стоит. Обмотав ее мешковиной и повесив за спину — он лежал за кучей битого кирпича между двумя домами разбитого вдребезги района Могадишо, слушал противный свист пуль и ждал темноты. Ему надо было дождаться темноты, чтобы перейти эту дорогу и попасть в нищий район Могадишо, один из тех, который не подчиняется генералу Айдиду. Он надеялся, что у снайперов Айдида — а они здесь есть — не найдется приборов ночного видения, и он надеялся, что агент, к которому он пришел — все еще жив.

Исламисты, обосновавшиеся в бидонвиле Могадишо — пытались подстрелить кого-то из националистов и трайбалистов Айдида. Националисты, уже обкурившиеся и закинувшиеся катом — вяло отвечали: патронов не хватало ни у той, ни у другой стороны. Над бидонвилем курились дымы — то ли от попаданий зажигательных пуль, то ли просто готовили ужин. Еще один день в славном городе Могадишо…

И это то, ради чего они прогнали американцев?

Солнце окончательно кануло за горизонт — и истерзанный боями город накрыла благословенная тьма…

Со стороны бидонвиля перестали стрелять — и то же самое сделали люди хабр-гадир. Он услышал громкие голоса на сомалике… стрелки занимали позиции на самом верхнем этаже и на крыше, а теперь спускались вниз. Только бы не сюда… мать их…

Шаги. Какие-то неуверенные, снова голоса на сомалике. Сержант вжался в битый кирпич, зажав нож в руке…

Голоса. Затем — шелест струи, вонь…

Господи… Они тут отхожее место собрались устроить…

Снова голоса… Снова шаги…

Когда эти ублюдки удалились… воняло просто омерзительно… — сержант решил сматываться. Мало ли… может, кому-то придет в голову еще и по…ть?

Он перебежал дорогу… его никто не заметил. Господи… тот, кто составлял карту этих мест, вообще представлял себе, что здесь нахрен творится? По карте здесь сквер… видимо, тот кто составлял карту не нашел ничего лучшего, как взять за основу старую карту Могадишо. И что теперь нахрен делать?